Pax Mediterrania

По случаю возвращения Октавиана Августа из Испании в Риме на Марсовом поле возвели Алтарь Мира. Освещение Алтаря обозначило наступление «Pax Romana» — времени покоя и умиротворения в молодой империи. Произошло это в январе 9 года до н.э. А спустя двести лет писатель-компилятор Гай Юлий Солин в «Собрании достопамятных сведений» впервые назвал «Средиземным» море, чье соленое дыхание он ощущал, стоя на Авентинском холме, и вокруг которого лежали страны, подчиненные Великому Риму. С тех пор пронеслись тысячелетия, на руинах исчезнувшей империи возникали иные миры, сменялись эпохи. Но море, как прежде, придавало цивилизациям, расцветшим на его берегах, мягкость и теплоту «лучезарного» солнца, мечтательность и томность, порождаемую ароматами прибрежных трав и лесов, изысканность, подобную завиткам «винноцветных» волн. Его воды несли навстречу друг другу послания далёких стран, чтобы, слившись, образовать новую общность, которую мы назвали Pax Mediterrania — Средиземноморский мир.

В отличие от других подобных терминов Pax Mediterrania — понятие культурное. Для мирового искусства море, которое омывает сегодня берега 23 государств, было и остается неиссякаемым источником вдохновения. Воспетое еще Гомером и Вергилием оно на протяжении всей истории человеческого развития служило фоном, а часто являлось и героем бесконечного числа литературных, живописных и музыкальных произведений.

 Представляемая серия гуашей и акварелей, выполненных в различных уголках Cредиземноморья, дополненная  текстами — еще один цветной кусочек в мозаичном панно, называемом Pax Mediterrania.

1. Библос (Ливан), 2. Аруад (Сирия), 3. Рас-аль-Басыт (Сирия), 4. Дамаск (Сирия), 5. Пафос (Кипр), 6. Крит (Греция), 7. Ахайя (Греция), 8. Корфу (Греция), 9. Мальта, 10. Флоренция (Италия), 11. Сардиния (Италия), 12. Тосса дель Мар (Испания), 13. Толедо (Испания), 14. Кадакес (Испания)

Библос

2017

Б.,гуашь, акварель

40х52 см.

К вечеру запах рыбы и водорослей проникает с моря в город, который разные народы зовут Библом, Библосом, Джубейлем, Гебалом, Кепни а под именем Гевал упоминают в Библии (чье название косвенно происходит от этого же топонима). Когда-то на берегу Финикии громоздились горы раковин иглянок. Из них добывали пурпур, используемый для окраски тканей и в качестве чернил. В основе изготовления драгоценного красителя (а он продавался на вес золота) лежал процесс ферментации мяса моллюсков. Во времена, когда в гавани стояли корабли египетских фараонов, ожидающие погрузки кедрового дерева, оливкового масла или пурпурных тканей, отходы красильного производства смердели так, что иноземным торговцам приходилось зажимать нос, а библосским красавицам носить с собой во флакончиках ароматические вещества. В Средние века секрет изготовления пурпурной краски был утерян. Хотя Библос дал имя книге, а местное письмо положило начало греческому и латинскому алфавиту, соответственно, и многим современным алфавитам, от финикийской литературы не осталось и следа. Древний город покоится в руинах к югу от современных кварталов. Июльский бриз шевелит высохшую траву в фундаменте храма Баалат Гебал – покровительницы кедрового леса и на склонах раскопок финикийского кладбища, где покойников хоронили в погребальных кувшинах.

Пунцовое солнце садится в море. Теплый свет заливает мыс, на котором тысячи лет назад возвышалась грозная цитадель, а теперь стоит одинокий дом семейства Аль-Хусами – уцелевшая постройка османской деревушки, разрушенной ради археологических изысканий.

Библос – город путешественников. Отсюда за горизонт уходили суда, чтобы спустя многие месяцы достичь финикийских колоний на краю Вселенной: Гадера (Кадиса) или Малаки (Малаги). Помахав на прощание с набережной пурпурными надушенными платочками, жены моряков спешили домой. В тишине опустевших комнат, за закрытыми дверями и ставнями они должны были посвятить себя сбору пролитых слез. Когда, после долгой разлуки, муж возвратится на родину, любимая покажет ему наполненные до краев пузырьки из прозрачного стекла (способ изготовления которого также открыли финикийцы). И горе той женщине, чьи сосуды, предъявленные огрубевшему в странствиях супругу, окажутся порожними. Пока библосские мореходы плыли в дальние страны, в город со всех концов спешили заморские гости. В египетском папирусе из собрания Пушкинского музея описываются злоключения в Библосе и на пути к нему Ун-Амуна, посланного фараоном Нижнего Египта за древесиной ливанского кедра. Обворованный своей командой и униженный туземным царем, несчастный египтянин всю дорогу то жалуется на судьбу, то проклинает ее. В его архаичных причитаниях столько переживаний, знакомых современному человеку, что невольно ощупываешь собственный карман – на месте ли кошелек?

С печальным сердцем прибыла в Библос Исида – египетская богиня женственности и материнства, чьим символом является иероглиф «тет» и белая корова. Вместе с братом и мужем Осирисом они правили Египтом. Их доброта и справедливость породили в их брате Сете зависть. Красноглазый Сет (Плутарх называет его Тифоном) изготовил, тайно сняв мерки с Осириса, прекрасный саркофаг и во время праздника объявил, что подарит его тому, кому он подойдет по размеру. Как только брат поместился в ящике, коварный Сет захлопнул крышку и бросил гроб в воды Нила. Течение подхватило Осириса и понесло в Средиземное море. А Исида осталась одна… «И потом, как рассказывают, она узнала о саркофаге, что море пригнало его к берегу Библоса и прибой осторожно вынес его в заросли вереска. А вереск, в малое время выросши в огромный и прекрасный ствол, объял и охватил его, и укрыл в себе. Царь удивился размерам растения и, срубив сердцевину, содержащую невидимый взору гроб, поставил ствол как подпорку для крыши. Говорят, что Исида, узнав об этом от божественного духа молвы, явилась в Библос, села у источника, смиренная и заплаканная, и не говорила ни с кем, но только приветствовала служанок царицы, ласкала их, заплетала им косы и навевала от себя на их тело удивительный аромат. Лишь только царица увидела служанок, как в ней возникло влечение к незнакомке, волосам и телу, источающему благовоние. За Исидой послали, а когда она прижилась, ее сделали кормилицей царского сына, и говорят, что имя того царя было Малькандр, а царицу одни называют Астартой, другие — Саосис, а третьи — Неманус; эллины же назвали бы ее Атенаидой. Предание гласит, что Исида выкармливала дитя, вкладывая ему в рот вместо груди палец, а ночью выжигала огнем смертную оболочку его тела; сама же, превращаясь в ласточку, с жалобным криком вилась вокруг колонны — и так до тех пор, пока царица не подстерегла ее и не закри -чала при виде ребенка в огне, лишив его тем самым бессмертия. Тогда изобличенная богиня выпросила столп из-под кровли; легко освободив его, она расщепила вереск, а потом, закутав его в полотно и умастив миром, вручила царю и царице; и теперь еще жители Библоса почитают дерево, положенное в святилище Исиды. И рассказывают, что она пала на гроб и возопила так, что младший сын царя тут же умер, а старшего она якобы забрала с собой и, поместив гроб на судно, отплыла».

(Плутарх. Исида и Осирис)

Аруад. Постройка корабля

2010

Б., гуашь, акварель

30х45 см.

Рас-аль-Басыт

2011

Б., акварель

41х30 см.

       Если двигаться от Латакии вдоль моря на север к границе с Турцией, то, оставив за спиной развалины древнего Угарита, вы упретесь в местечко Рас-аль-Басыт. Дальше дорога начинает петлять и уходит вверх, скрываясь в низких дождевых облаках. А тут, в бухте, где лазурное небо отражается в лазурной воде, курортная безмятежность. По набережной прогуливаются приезжие. Измученные городским зноем они наслаждаются свежестью, долетающей сюда с гор. Из темноты овощных лавок и магазинчиков, торгующих всем на свете, на них лениво поглядывают местные жители-алавиты. Владельцы прогулочных катеров и рыболовецких лодок предлагают отдыхающим полюбоваться с моря на живописные пляжи и хвойные леса, вплотную подступающие к берегу. Над поселком возвышается гора Касаб. Хетты и финикийцы считали ее священной. Первые называли гору Хаззи. С ее вершины хеттские боги наблюдали, как из моря вырастает каменное чудовище Улликумми, призванное разрушить установившийся миропорядок. В Финикии гору называли Цапану и верили, что здесь в чертогах из кедра, золота и драгоценных камней жил и был похоронен Баал. Богиня Анат — его жена (и сестра одновременно), так сокрушалась о гибели возлюбленного брата, что устроила на земле бойню. Согласно древним авторам «кровь храбрецов доходила ей до колен, и в ней она омывала ножные цепочки…». С тех пор, как глиняная табличка с этой историей, записанной трехгранной палочкой, была высушена на солнце, прошли тысячелетия. Но когда над горой гремит гром и сверкает молния, мы все — и пришлые, и старожилы, вздрагиваем и с тревогой всматриваемся в синий сумрак, ожидая беды.

       «Баала нашла Анат и накрыла его одеянья смертным покровом, расцарапала подбородок и щеки, избороздила плечи, место груди, что над сердцем, она вспахала, как сад, спину вспахала, словно долину. Затем закричала:

Баал мертв!

Горе тебе, народ!

Сына Дагану нет!

Горе твари любой!

Вслед за Баалом и мы

Сойдем в утробу земли.

Насытилась плачем она. Утолила жажду слезами. Анат со словом к богине Шапаш обратилась:

— Тела Баала могучего мне не поднять. Взвали мне его на плечо!

Согнувшись от великого груза, вступила Анат на высоты Цапану. Баала оплакала, слез не жалея, засыпала тело землей и рядом уселась.»

(Угаритский миф, записанный на глиняной табличке в XIV в. до н.э.)

Пятничный рынок в Дамаске

2011

Б., гуашь, акварель

41х30 см.

       Пятничный рынок в Дамаске (Сук Джума) расположен на склонах горы Касиун, в древнем, но отдаленном от центра районе Мухажрин, где проживают курды и черкесы. Торговцы здесь открывают свои лавки лишь раз в неделю в пятницу — выходной день у мусульман. Тогда улицы и переулки наполняются покупателями, зазывалами, продавцами шербета, сладостей, жареных орехов, которые смешиваются с толпами людей, выходящих после намаза из многочисленных старинных мечетей. Улица Мадерес — сердце Пятничного рынка. Здесь расположен мавзолей шейха Мухажиддина, более известного, как Ибн Араби из Мурсии. К гробнице средневекового мистика и поэта, прославившегося, кроме прочего, своей чувственной лирикой, стремятся прикоснуться женщины несчастные в любви. Возможно, поэтому около его усыпальницы всегда многолюдно.
О голубки на ветках араки, обнявшейся с ивой!
Как ранит меня ваш клекот, ваш голос тоскливый!.
(Ибн Араби)

Пафос. Ветер из Сирии

2018

Б., гуашь

36х56 см.

       Ветры Средиземного моря, подобно людям, обладают именами, характерами, историями. Мистраль, Вендавале, Лебече, Гарби, Трамонтана, Сирокко, Бора, Мелтеми, Поньенте — у каждого своя судьба, свой путь, отмеченный белыми бурунами. Во времена, когда всё сущее только возникало из Хаоса, золотые чертоги не украшали Олимп, а боги в борьбе за жизнь и власть убивали своих отцов и братьев, ветры Зефир, Борей, Нот и Эвр – дети утренней зари Эос, носились по морским, никому не подвластным просторам. Волны, оплодотворенные кровью Урана, которого оскопил собственный сын, породили Афродиту, и ветры вынесли ее на берег Кипра. Недалеко отсюда у скалы, выступающей из воды, новорожденная богиня любви ступила на галечный пляж. Оры — времена года, приветствовали ее…

Радостно встретив богиню, нетленной одели одеждой:
Голову вечную ей увенчали сработанным тонко,
Чудно прекрасным венцом золотым и в проколы ушные
Серьги из золотомеди и ценного золота вдели;
Шею прекрасную вместе с серебряно-белою грудью
Ей золотым ожерельем обвили, какими и сами
Оры в повязках златых украшают себя, отправляясь
На хоровод ли прелестный бессмертных, в дворец ли отцовский.

(Гомер. К Афродите)

       Флорентийский живописец Алессандро ди Мариано, прозванный Сандро Ботичелли (что значит «бочонок») хоть и не был знаком с древнегреческими текстами и никогда не покидал родной Италии, довольно точно изобразил этот трепетный сюжет в картине «Рождение Венеры». С тех пор ветры верно служили Афродите. Когда местные жители, отвернулись от богини, восхваляя за красоту дочь их царя Психею, храм в Пафосе обезлюдел, а жертвенник опустел, оскорбленная и мстительная Афродита (ребенок с такой отягощенной наследственностью не может быть добрым) призвала на помощь Зефира. И налетевший вихрь унес красавицу Психею с глаз долой. Прошли тысячелетия. Землетрясения и люди превратили святилище Афродиты в руины, из священных камней выстроили сахарный заводик. В бухте, где впервые коснулась земли божественная ножка, купаются приезжие со всех концов света. Только ветры, которые теперь именуют на новый лад, дуют как прежде и со злостью гонят на берег бесплодные изумрудные волны. Видите черную тучу на горизонте? Это штормовой
ветер, который несет с собой на кипрское побережье жаркое дыхание Аравии. На сирийском берегу его называют «хумасин» или «хамсин», что значит по-арабски «пятьдесят». Считается, что столько дней ветер бесчинствует в землях Леванта. Через море до Пафоса долетают его обрывки в виде облаков, наполненных песком. Если польется дождь, то улицы, дома, деревья, машины, люди окрасятся в розовый, желтый или оранжевый цвет. Тут уже сколько не три глаза, ожидая, что наваждение исчезнет, ничего не изменится — всё вокруг будет покрыто красками далекой пустыни… Так что бегите, мадмуазель, спасайте свою белоснежную шляпку и платье!

Так же, как если с вершины скалистой огромную тучу
Козий пастух заприметит, гонимую с моря Зефиром;
Издали взору его, как смола, представляяся черной,
Мчится над морем она и ведет ураган за собою;
С ужасом смотрит пастух и стада свои гонит в пещеру.

(Гомер. Иллиада)

Катера в Айя-Напе

2018

Б., гуашь

32х46 см.

Гавань в Айя-Напе

2018

Б., гуашь

32х46 см.

Айя-Напа. На пляж

2018

Б., гуашь

32х46 см.

Луна над Капо-Греко

2018

Б., гуашь

46х32 см.

Критский пейзаж

2016

Б., гуашь, акварель

40х52 см.

       «В самом начале Крицы, за мостом, поверните направо!», — сказал хозяин придорожного кафе, одной рукой сгребая в передник сдачу, оставленную в качестве чаевых, другой вытирая усы от белых капель сумады. И показал в
сторону гор, куда вела пыльная дорога. Следуя указаниям трактирщика, мы свернули с прибрежного шоссе и двинулись вглубь острова. Кабриолет дребезжал, подпрыгивая на ухабах, натружено мычал, совершая подъем, весело шелестел колесами, скатываясь вниз. Мимо проносились безлюдные деревеньки, виноградники, пасеки, апельсиновые и оливковые плантации. Изредка компанию нам составлял трактор или фургон, груженный ящиками с какой-нибудь сельскохозяйственной продукцией. Вдоль обочин тут и там росли абрикосовые и сливовые деревья, склонившие ветви под тяжестью плодов к нагретому асфальту. От раздавленных шинами слив дорога местами окрашивалась в синий цвет. Проехав мост, переброшенный через пересохшее русло, дно которого выстилала пожелтевшая трав, мы сбавили скорость. Уходящую направо грунтовую дорогу перекрывал шлагбаум, сооруженный из палок.Тут же стоял человек, который красил конструкцию в ярко лимонный цвет. Усы шеврон и желтые капли, проложившие траекторию к соседнему строению со столиками и вывеской, указывали на то, что перед нами владелец кафе-магазина «Парадиз». «Сюда, сюда, это здесь!» — замахал он, поставил банку краски на землю и принялся жестами пояснять, как припарковать машину на пустую стоянку у входа в кафе. Из-за угла на нас с любопытством подглядывала белая вислоухая коза. «Церковь там наверху, но дороги нет… Ковры, иконы, кофе, сумада!». Поблагодарив хитроумного, как Одиссей, хозяина и отказавшись от угощений, мы обогнули самодельное заграждение и пешком направились вверх. Проселок шел сквозь оливковую рощу. Кряжистые деревья должны были помнить турок, а некоторые из них, особенно узловатые, словно буквицы кельтской книги, наверное, росли еще при византийцах. На пригорке, отмеченным высокой сосной, стояла церковь. Она вросла в красную землю так, что я, привстав на цыпочки, смог бы дотянуться до ее черепичной крыши. Из-за сильно выступающих в стороны боковых контрфорсов здание напоминало сброшенную с небес черепаху. Во дворе было пусто. Из приоткрытой двери веяло прохладой. За сумраком притвора в рассеянных лучах света выступали фрагменты древних фресок. Изображения вифлеемских младенцев, бегство в Египет, Тайная вечеря, образы святых, апостолов, Богородицы украшали стены от пола до сводов. Похоже было, что внутри церковь больше, чем снаружи. Сторожа, который согласно указаниям путеводителя, должен был собирать с приезжих плату за осмотр, нигде не было видно. В узорной тени оливы стояла вислоухая коза. Из-за гор долетел свежий соленый ветерок. Листья на верхушках деревьев начали подрагивать и тихо зашуршали. Коза, поднявшись на задние ноги, потерлась о ствол – колокольчик на ее шее звякнул.
«Среди самого чистого воздуха стоят там твердо укоренившиеся древа; внизу покрыты они цветами, вверху полны плодов; от зрелых плодов тучнеет их вершина, а нижние ветви все в цветах. Кто когда слышал или видел, чтобы носилось над головою облако, подобное куще, в которой свод из плодов, а под ногами цветной стелется ковер*» — проговорил незнакомый голос за спиной и я обернулся…

* Ефрем Сирин. О рае.

Корфу.              Пляж Мессонги

2016

Б., гуашь, акварель

50х35 см.

Корфу.      Продавец инжира

2016

Б., гуашь, акварель

35х50 см.

Корфу. Старый капитан и его жена

2016

Б., гуашь, акварель

35х50 см.

       Я прозвал его «капитаном», потому что всегда, днем и вечером, видел его в белой фуражке с золотым якорьком в кокарде. Такие головные уборы можно было найти среди соломенных шляп, панам и кепок в лавках, расположенных вдоль шоссе на Керкиру. Фуражка вечно сползала набок, придавая старому капитану залихватский вид бывалого моряка, но его жена заботливо поправляла ее «согласно уставу». Каждое утро, в самый ранний час, эта корпулентная дама с печальным лицом и крепкими, похожими на корабельные мачты, ногами, приводила его на пляж. Она брала стул, перекинув его через невысокую ограду еще закрытого пляжного бара, и усаживала своего суженого у большой акации, лицом к морю. Затем извлекала из окрестных кустов складной щит, рекламирующий аренду катеров и катамаранов в Мораитике, ставила его за спиной капитана и удалялась. Мне кажется, но я могу и ошибаться, что она продавала мороженное возле клуба «Мармара-Корфу». Солнце поднималось из-за гор Эпира, неслось всё выше, пока не замирало в зените над проливом. В летний жаркий полдень, когда тени становятся совсем маленькими, в полосе прибоя кипит жизнь. Призывы продавца полотенец, перекликаются с криками шествующего навстречу торговца инжиром, им вторит разносчик прохладительных напитков, всюду смех, визги, детский плач. Лицо старого капитана всегда оставалось бесстрастным. Он смотрел прямо перед собой сквозь проходящих, пробегающих, проплывающих мимо людей на сине-изумрудную полосу воды, и ничто в его чертах не выдавало ни радости, ни грусти. Даже когда у его ног, обутых в потертые сандалии, двое карапузов выстроили песчаный замок – маленькую копию Палео-Фрурио, а потом начали кидать камни, он не пошевелился, не опустил взгляд. Лишь однажды, когда жена только закончила выправлять ему фуражку, я ненароком посмотрел старику прямо в глаза. Веко его дернулось, и на секунду показалось, что он подмигивает мне…

Он чувствует, что постарел, об этом помнит поминутно.
Но все же юности пора – она как будто
была вчера. Ничтожный срок, ничтожный срок.

(Константинос Кавафис)

Корфу.            Устье Мессонги

2016

Б., гуашь, акварель

50х35 см.

Лодочная станция.    Дождь на пляже. Корфу

2016

Б., гуашь, акварель

50х35 см.

Ахайя. Облако

2017

Б., гуашь, акварель

45х32 см.

Мальчики, кидающие камни

2017

Б., гуашь, акварель

45х32 см.

       Стоя на высоком берегу, а ахейские берега почти всегда высоки, так что прибой плещется где-то далеко внизу,  можно видеть всю местность от мыса Аракс на западе до моста Риони – Антириони, соединяющего
Пелопоннес с Фокидой, на востоке.                                                                                                                                                     Почти две тысячи лет назад Павсаний, античный периэгет (или, говоря современным языком, составитель путеводителей), чьи сочинения помогли Шлиману найти древние Микены, оставил подробный рассказ об этих землях. В главе «Ахайя» «Описания Эллады» он пишет, что отсюда до Сикиона, что в глубине Коринфского залива и где, кстати, по мнению древних греков, зародилось искусство живописи, располагалось 12 городов. Трудно в это поверить. Дорога, сбегающая к морю сквозь виноградники и сады, почти всегда пуста, а к пристани городка Като-Ахайя, который лежит у подножия скал, подходят лишь несколько рыбацких лодок в рассветный час. Когда-то здесь находился богатый и знаменитый город Дима, называемый также Палея. Молодой атлет Эбот, родом из Димы, первым из ахейцев одержал победу в беге во время 6-й олимпиады, но не дождался от своих соотечественников никаких почестей. От обиды он скончался, перед смертью послав проклятия родному городу. С тех пор никто из местных спортсменов, как ни старался, не выигрывал олимпийских игр. Такая печальная история.
       В Диме славился храм Матери богов, где покланялись Аттису – фригийскому божеству в виде прекрасного юноши, родившемуся из миндального дерева. Ритуалы, посвященные ему, были столь ужасны, что горожане скрыли подробности от любознательного Павсания, объяснив свое молчание божественным секретом. И хотя сегодня завеса тайны приоткрыта, в смущении промолчу и я.
       Дальше, дальше за мостом, там, где береговая линия делает изгиб (Страбон называет это место Дрепаном), в море втекает река Селемн. Старинная легенда гласит, что мальчик Селемн пас в окрестных полях стада. Он приглянулся морской нимфе Аргире, резвившийся в прибрежных волнах, и пастушек ответил ей взаимностью. Вместе сидели они на утесе (вантового моста тогда не существовало и в помине – лишь тишинаи уединение) и встречали, обнявшись, то восход, то закат. Но вскоре нимфе такие посиделки наскучили, и она уплыла, оставив Селемна одного. От любви мальчик зачах и умер. Афродита пожалев его, превратила в реку.
       Считалось, а некоторые верят до ныне, что вода реки – эликсир забвения, излечивающий от безответных чувств. Возможно поэтому молодые ахейцы так беззаботны. А если припомнить вдобавок проклятие Эбота, то начинаешь понимать почему из всех спортивных состязаний они предпочитают метание камешков в набегающую волну.

О цветоокие, чистые нимфы морского Нерея!
Влажнодорожные, хором веселым резвитесь в глубинах,
Девы числом пятьдесят, в волнах вы ликуете буйно,
Мчитесь вы на колесницах, красуясь упряжкой тритонов,
Или на спинах чудовищ морских, произросших средь моря,
Или ныряете в самую глубь тритонийской пучины,
Влажной дороги бегуньи, танцовщицы, кружите в пляске,
Моря бродяги, дельфины, вы плещетесь в синем сиянье,
О, умоляю вас, многое счастье вы мистам пошлите!
Первыми справили вы обряд посвятительных таинств
Благосвященному Вакху и Ферсефонее пречистой,
С вами же вместе—и царь Аполлон, и мать Каллиопа.

(Орфический гимн)

Эос

2017

Б., гуашь, акварель

45х32 см.

Пенелопа с Телемахом

2017

Б., гуашь, акварель

45х32 см.

Ловля осьминогов в Коринфском заливе

2017

Б., гуашь, акварель

45х32 см.

Мальта

2018

Б., гуашь, акварель

40х52 см.

Хурма в Беллосгвардо

2018

Б., гуашь, акварель

54х40 см.

       Холмы Беллосгвардо во Флоренции — район поместий, садов и оливковых рощ. Давным-давно, в XIV веке, на левом, возвышенном берегу Арно богатые семейства Флоренции — представители «жирного народа», возводили замки, укрывающие их в дни восстаний от гнева простых горожан, а в период политических междоусобиц от нападений враждебных партий. Через два столетия, следуя моде, владельцы начали перестраивать укрепленные здания в виллы, при этом сохраняли «на всякий случай» нетронутыми донжоны. Так появился «Торре де Монтауто» — белый ренессансный особняк с торчащей из него средневековой башней из рустованного камня в окружении пиний и кипарисов. Сегодня старинные въездные ворота открывает автоматика, заросли винограда скрывают маленькую автомобильную стоянку, дом разбит на квартиры. Чем ниже этаж, тем роскошнее апартаменты и лестницы, ведущие к ним. Под самой крышей, где, наверное, раньше ютилась прислуга, вдвоем с кошкой живет синьора Паолина. Рядом, дверь в дверь, в съемной квартире живем мы.  

       Когда-то имение принадлежало семейству Бончиани. Возможно, потомки этого славного рода и сейчас занимают первые этажи, а возможно, последний представитель Бончиани это синьора Паолина.  

    Бончиани — известная, древняя фамилия Флоренции. Они сражались с Сиеной, возглавляли партию белых гвельфов, избирались в Синьорию, когда Медичи только открывали свои конторы и начинали давать деньги в рост. Антонио Бончиани был готическим поэтом, сторонником старинных изысканных форм, хотя весь литературный мир Италии уже признался в любви к dolce stil nuovo и поэзии Данте. Марию Бончиани с мужем банкиром Пьерантонио Барончелли изобразил на диптихе фламандский художник конца XV века известный теперь, как Мастер портрета Барончелли (еще недавно авторство этой картины, висящей в Уффици, приписы - вали Хансу Мемлингу). Постепенно семейство Медичи забирало власть в городе в свои руки. Представители древних фамилий (а Бончиани вели свою родословную от рыцаря Карла Великого) сходили со сцены, умирали в изгнании, исчезали в мутных водах Арно, заколотые темной ночью наемными убийцами или, смирившись с судьбой, поступали на службу к Медичи. Так Франческо Бончиани, являясь духовной особой, одновременно выполнял обязанности флорентийского посла во Франции. Его стараниями Генрих Наваррский получил от папы разрешение на развод с королевой Марго и женился на Марии Медичи. После столь успешного завершения дипломатической миссии он был назначен архиепископом Пизы. Там ему, в 1615 году, вручили донос от тайных осведомителей Святой инквизиции, в котором Галилео Галилей обвинялся в ереси. В качестве доказательства к доносу было приложено похищенное письмо Галилея к своему другу Кастелли. Как человек высокообразованный и просвещенный, Бончиани не заметил (или не желал замечать) в словах ученого большого греха. Смущал лишь странный пассаж, где говорилось о том, что Солнце неподвижно, а планеты вращаются вокруг него. Но, кроме прочего, Галилей в свой флорентийский период жил здесь же, в Беллосгвардо, то есть был добрым соседом семейства Бончиани. Наверное, поэтому архиепископ тянул с принятием решения. В конце концов, служебный долг взял верх, дело было открыто, и процесс пошел...  

      Из наших низких окон с тяжелыми дубовыми ставнями видны окрестности. Чуть выше на холме, скрытая вековыми деревьями, стоит башня семейства Кавальканти. Гвидо Кавальканти, известный на весь город своим остроумием и язвительными шутками (о них можно прочитать в «Декамероне»), был лучшим другом Данте Алигьери. Как-то спускаясь после веселой пирушки из Беллосгвардо к себе на улицу Гибеллинов, тридцатипятилетний поэт заблудился в сумрачном лесу. И так далее...  

    Ниже нашей башни находится Масличная гора, которая названа так не из-за олив, растущих на её склонах, а потому что раньше ей владели рыцари Храма, видевшие везде и во всем образ Иерусалима. Они выстроили церковь Гроба Господня. После осуждения ордена папой и сожжения в Париже магистра Жака де Моле, их земли конфисковали. В XV веке влиятельный род Строцци возвел здесь виллу Ло Строццино, прозванную «Луной» из-за рельефных полумесяцев на стенах. Церковь несколько раз перестраивали, переименовали в честь святого Вита, но простота (и таинственность) древнего здания сохранилась до сих пор.   Между башней Кавальканти и нашим жилищем стоит вилла Омбреллино. Здесь-то и жил Галилео Галилей, происходивший из семейства не менее знатного, чем его соседи. И днем и ночью, «и в ведро и в ненастье» великий ученый сидел на уступе горы под зонтиком и смотрел не на красавицу Флоренцию, как делаем мы, простые обыватели, а вверх, на небесные светила. Из-за его зонта место, вероятно, и получило свое название. Хотя старожилы (такие как синьора Паолина) утверждают, что имя виллы связано с ротондой, которую соорудили маркизы Микелоци — следующие владельцы поместья. Не являясь сторонниками гелиоцентрического устройства мира и пренебрегая памятью о великом физике и астрономе, они разрушили дом Галилея и построили новое здание в глубине кипарисовой аллеи.  

     В конце XIX века американские и английские писатели и художники облюбовали эти места. В старинных усадьбах и замках они спасались от вульгарности наступающего технического прогресса. Если спускаться от площади Беллосгвардо по Виа ди Беллосгвардо, справа можно увидеть виллу Бричьери-Коломби. В ней жил Генри Джеймс. Замученный местными привидениями и терпким итальянским вином он, позабыв о критическом реализме, начал писать свои страшные повести и романы. Впрочем, может быть, это происходило на соседней вилле Ла Лимоная, выкрашенной в желтый цвет..  

     В «Женском портрете» миссис Тачит восклицает: «Если любишь дома, с которыми многое связано, в особенности много смертей, поезжай во Флоренцию. В старинном дворце, где я живу, было убито трое. Трое, о которых известно. И бог знает, сколько еще!»  

       Там, где Виа ди Беллосгвардо делает крутой поворот и направляется к приходской церкви Святого Франциска, стоит дом семьи Зеи. От прочих местных строений его отличает грустный неухоженный вид и старая хурма, сверкающая золотыми плодами под зимним тосканским солнцем. Нынешний владелец поместья дон Карло довольствуется небольшой каморкой на втором этаже, откуда так удобно грозить кулаком и посылать проклятия всем тем, кто осмеливается покуситься на его урожай хурмы. Остальные окна заколочены или заложены камнями.

    Все свои доходы дон Карло передает Ассоциации изучения системного склероза и фиброзных заболеваний, которая на его деньги учредила премию имени Веры Зеи. Она присуждается молодым врачам, проводящим исследования в области склеродермии. Вера Зеи, мать дона Карло, не очень известная поэтесса и не слишком успешная художница, страдавшая от этого тяжелого заболевания, умерла более десяти лет назад. Теперь  её сын занят сбором средств  для помощи таким же больным и, по мере возможностей,  популяризирует творческое наследие матери.

      Иногда настоящая жизнь страшнее выдуманных призраков Генри Джеймса.

Мне не увидеть море
Из окна.
Я только чувствую его дыханье.
А так мечталось море увидать
В далеком детстве -
Времени надежд,
Фантазий,
Игр
И золотых кудряшек,
Оно казалось больше жизни.
И где теперь то море...
В сладком сне
Я шла на звук прибоя
На свиданье.
Неосторожный шаг.
Паденье в пропасть,
Камнепад
Похоронили встречи ожиданье.

За складками холмов
Я ощущаю волн движенье -
Так слышат голоса,
Прохожих за закрытой дверью.
Я чувствую вкус соли на губах.
Морских историй древние герои
Мерещатся вдали.
Я все еще хочу
Морской воды напиться,
Чтобы жажду утолить
Девчонки,
Что делила мир в воображении
На Город-солнце
И вишневые сады.

В открытое окно
Туман вползает белой простыней
И накрывает
Мою кровать, меня,
Моё лицо
И изморозью мысли осыпает.
Темнеет.
Зажигают фонари.
Внизу -
гудит толпа в тисках старинных зданий
И ничего уже не разобрать в ночи
Короче, всё.
Я выдыхаю.

(Вера Зеи)

Карула на пляже. Орозеи, Сардиния

2018

Б., гуашь, акварель

36х52 см.

Лимонные деревья в Орозеи

2018

Б., гуашь

48х35 см.

Послеполуденный сон тетушки Аустины

2018

Б., гуашь

51х35 см.

Вечер в Орозеи. Карула возвращается домой

2018

Б., гуашь

35х48 см

Пьяцца Сас Анимас в Орозее. Сардиния

2018

Б., гуашь

51х48 см.

Дождь в Нуоро

2018

Б., гуашь

50х40 см.

Гроза в Толедо

2014

Б., гуашь, акварель

32х45 см.

       В 1600 году, когда в Риме на площади Цветов за свои убеждения в бесконечности вселенной и множестве миров был сожжен Джордано Бруно, в испанском Толедо художник Доменико Теотокопулос, прозванный Эль Греко, закончил полотно, на котором изобразил город и его окрестности под уносящимися ввысь фантасмагорическими небесами. Картина, названная впоследствии «Вид Толедо» или «Толедо в грозу», положила начало пейзажному жанру в европейской живописи. На ней мы находим (помимо прочих достоинств, это произведение может служить и картой) Алькасар, собор, дома, скользящие по горным уступам от королевского дворца к берегу Тахо. На востоке, на вершине холма – крепость Сан-Сервандо и дорога, бегущая к реке. Части картины: городские кварталы, берега, темные воды, склоны гор, тающие в грозовом небе, связывает, подобно узлу, мост Алькантара. Топография, созданная кистью гениального критянина, которого многие считают визионером, нисколько не устарела. Я стою на эспланаде на Пасео дель Кармен, в точке, лежащей на пересечении осевых линий «Толедо» Эль Греко, то есть в самом центре его холста. Внизу, подо мной башня моста Алькантара с арабской подковообразной аркой. Между опор, возведенных еще римлянами, струится Тахо. За ним возвышается холм с зубчатыми стенами Сан-Сервандо. На север, до горизонта –поля Кастилии. Там, четыре с лишним века назад, седобородый художник (ему было под шестьдесят), устроился в тени тополя, растущего среди пашен, и набрасывал эскиз будущего творения. Над его головой, точь-в-точь, как сейчас, неслись тяжелые облака, пыльный воздух Месеты уже наполнился влагой…
       Скорее, скорее, дон Доменико! Надо успеть до грозы!

А дождевые нити косо
срезают лиственный пушок
и гонят волны поперек
широкого речного плеса.
Еще из тучи хлещет справа
на сад и бурые посевы,
но солнце вынырнуло слева,
сверкая в лужах, над дубравой.
Дождь с солнцем. То слепящий свет
зальет поля, то тень затянет.
Куда-то холм зеленый канет,
скалы возникнет силуэт.
То высвечены, то из тени
едва видны ряды строений:
домишки, хлев, амбар дощатый.
А к сьеррам, серым и туманным, —
как хлопья пепла или ваты,
проходят тучи карававом.

(Антонио Мачадо)

Тосса дель Мар. Патио

2013

Б., гуашь, акварель

35х45 см.

Кадакес. Туча

2013

Б., гуашь

38х53 см.

       Прижатый горами к морю Кадакес залит солнцем. Оно везде: в воде, пронизанной светом и оттого переливающийся, как раковина жемчужницы; на разноцветных полотенцах и парео, которые почти полностью покрывают гальку маленькой бухты; на терракотовых фигурках детей, резвящихся в на мелководье и щебечущих по-французски; на столике бара «Маритимо», в бокале, где кубики льда расщепляют его на ослепительные искры. Просачиваясь сквозь зонты и соломенные шляпы, оно золотой сетью ложится на лица утомленной летним зноем великовозрастной публики, абонировавшей плетеные кресла на краю пляжного амфитеатра. Солнечные зайчики играют на носу бронзового Дали — великий сюрреалист, в костюме, с тросточкой, похоже, единственный кто не страдает от жары в этом солнечном мареве.
       Стоит оторвать взгляд от моря (а в Кадакесе это сделать непросто), и в тот же миг ослепнешь от белизны домов. Они карабкаются вверх друг на другу, подставив тела обжигающим лучам, только кое-где среди белых стен скользит спасительная тень переулка. Оттуда, из этих узких щелей вниз струятся запахи жаренных осьминогов, лангустов, креветок, а стук вилок и крики официантов мощным крещендо вырываются ввысь к церкви Санта-Мария.Разбуженные горлицы делают круг над колокольней и сверху им видно, как далеко-далеко на горизонте вырастает облачко — предвестник летней грозы, которой так боялся маленький Сальвадор. Не пройдет и получаса как туча «в виде слона с человечьей головой» накроет город.
       И всё изменится...
«...но в этом-то и заключены изысканные секреты Средиземноморья».
(Сальвадор Дали. Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим.)

Кадакес

2013

Б., гуашь

30х41 см.